Tales of Miensk | Ева Веруш

Весна — время влюбляться. И, кажется, я немного влюбилась в город, в котором живу.

Жизнь по-прежнему чертовски трудна — возможно, это отныне постоянное ее свойство. Но я выхожу гулять — и ветер выдувает из моей головы страх. Зимой город был призрачно-серым, таинственным. Сейчас повсюду — в закутках дворов, возле распахнутых подъездных ртов, из которых тянет сыростью и тленом, в монастырских садах, которые лезут из-за заборов, как каша из кастрюли, — что-то цветет.

Деревья в парках огромные, кажется, их никогда не касались секатором. Я бы лежала на земле, глядя на импрессионисткую зеленую рябь в небе, если бы не боялась клещей. Чтобы не быть укушенной, я сижу на скамейке с книжкой, как цивилизованный человек.

Возле кафе появились уличные столики, их засыпало туристами. Недавно поздним вечером я столкнулась с факельным шествием. Другим вечером слышала, как кто-то, невидимый в темноте, тоненько поет Ave Maria. Над темнотой был собор, над собором висела яркая звезда — то ли Юпитер, то ли Венера.

Плохим новостям и эмоциональным кризисам природа противопоставляет желтый куст в пыльной нише между домами. Я не могу избавить мир от зла и смерти, но вот, посмотри, куст, как бы говорит мне природа. Много думаю о том, что пора написать крупный текст, и, возможно, он должен называться «Желтый куст». На каких-нибудь литературных встречах я буду говорить: я не могу избавить мир от зла и смерти, но вот, посмотрите…

#как_я_живу

День сегодня дымчато-серый и мягкий, как кот. Воздух влажный и пахнет дождем.

Зима из этой точки кажется громадным черным провалом, на дне которого я фотографировала кусты и собрала много красивых веток. Чтобы проще было попрощаться с ней, я написала странный текст, больше похожий на отрывок из дневника, чем на рассказ, зато обладающий (в пределах меня) какой-то магической силой.

Звучит он примерно так:

«Я в длинном черном пальто — в последние пару лет оно успело полежать на морском побережье и горном склоне, промокнуть под шквальным дождем, побыть вместилищем для гальки и испачкаться куркумой на восточном рынке. Еще недавно я хотела купить новое, а теперь не хочу — на мне реликвия, магический артефакт, оберег. В моем черном пальто мне нравится представлять себя древним существом, вышедшим из болот куда-то прямо в центр города, под двери исторического музея — это примиряет меня с моей чуждостью».

Прочитать целиком можно здесь. Будет здорово услышать ваше мнение.

#тексты #протексты

Хочу сказать пару слов про критику, с которой пишуший человек сталкивается неизбежно.

Когда-то мне казалось, что, если мои тексты критикуют, значит, они недостаточно хороши. Я сама относилась к себе очень критично, и чужие замечания попадали прямиком в мою неуверенность. Я думала, что нужно найти какой-то ключ, правильную настройку — и тогда всем без исключения всё понравится.

Но литературный мир работает не так. Есть много способов писать, стилей и оптик. Есть много экспертов и редакторов, как ни изворачивайся, ты не напишешь такого, что понравится им всем. Я видела, как тексты, которые на одних опен-коллах не вошли даже в лонг-лист, на других получали призовые места и шли в публикацию без правок. Я видела, как одни и те же тексты у одних экспертов вызывали восторг, а у других недоумение.

Просто кому-то нравится так, а кому-то иначе, и это нормально.

Толстой терпеть не мог Шекспира. Шарлотте Бронте не нравилась Джейн Остин. Чего только не говорили про Джеймса Джойса. Набоков презирал всех.

В этом шатком мире (вообще и мире искусства особенно) все мы ищем опоры и инстинктивно пытаемся опереться на других. Это тоже нормально, поэтому важно искать своих (я нашла вас, и это очень меня поддерживает). Но главное, конечно, искать опору в себе, свою собственную уверенность в том, что и как должно быть написано.

А резкая критика — повод найти энергию для письма в простом человеческом «назло». Где-то там, в назло, в смелости звучать по-своему несмотря ни на что, и есть настоящая литература.

#протексты

Много дней работала, не поднимая головы, теперь подняла голову и заметила абсолютно белое небо, такое ровное, что хочется на нем что-нибудь нарисовать. Накрапывает дождь, даже на наш седьмой этаж долетает запах мокрой земли, в которой что-то шевелится и зреет. В одном из окон дома напротив лежит знакомая рыжая собака.

У меня есть привычка озвучивать то, что вижу, и В. вынужден слушать кроме «Какая серость сегодня» еще и «Лежит собака». Собака легла где-то в декабре и лежала до конца фераля, как снег. Можно было подумать, что это вид фикуса, удивительное комнатное растение. Но весна все изменила, часто собаки нет. Надеюсь, она носится по мокрой траве вся грязная и глазеет на поезда.

Некоторые деревья запутались и вместо котиков обросли голубями.

А на соседнем балконе, раньше пустом, стали появляться два кота. Сидят и смотрят на нас удивленно, как будто это мы, а не они, внезапно здесь завелись. Когда на тебя так смотрят, чувствуешь себя то ли очень значительным, то ли мышью.

Хорошо, что, пока я была проглочена экраном ноутбука, внешний мир никуда не делся. Но лучше все-таки не терять его из виду так надолго. Мне кажется, миру нравится, когда на него обращают внимание. Он от этого как-то хорошеет. В этом он похож на людей.

#как_я_живу

В Батуми мы жили на шестнадцатом, в Кракове поселились на седьмом. Надеюсь, это значит, что постепенно мы снижаемся и скоро почувствуем землю под ногами. Есть что-то противоестественное в том, чтобы жить высоко, пространство кажется чересчур открытым и небезопасным. У солнца есть неделикатная манера подолгу смотреть прямо в окно, не моргая.

Хочется жить на первом или втором. Как-то мне приснилось мое идеальное жилище — большая тенистая студия в старом доме. За высокими окнами были деревья, их длинные тени опрокидывались на скрипучий деревянный пол. На кухне в дальнем углу даже в солнечный день было темнотовато и холодно. Под нами был подвал, туда никто не ходил, потому что там жило чудовище. Звук закипающего чайника тревожил его, и оно скреблось. Вероятно, хотело чаю.

Часто вспоминаю этот сон, в нем мне никуда больше не надо было ехать. Может, когда-нибудь сбудется.

Ну а пока мы живем на седьмом, под самой крышей. Дом новый и тихий, соседей почти не слышно, только ровно в час ночи кто-то за стенкой обязательно принимает душ. В это время я обычно пытаюсь уснуть, слушаю шум воды и думаю: если бы это был рассказ, точно оказалось бы, что в той квартире давно никто не живет.

Хочется написать текст, в котором все мои жилища сплелись бы в единое странное пространство на всевозможных этажах, где комнаты возникали бы и исчезали, перетекали из одной в другую, как во сне. Окна там выходили бы то на стройку и море, то на детскую площадку в снегу, то на дорогу в лес, и не было бы времени.

#как_я_живу

Расскажу еще о том, что помогает мне жить и писать в трудные времена.

Я из тех, кто всю жизнь обитает на краю меланхолии, как на берегу топкого болота. Бывает такая естественная склонность психики, данный человеку природой внутренний ландшафт. Мы можем годами спокойно жить на твердой земле, щедро нагретой солнцем, но болото всегда где-то неподалеку, светится зелеными огоньками.

Поэтому я хорошо знаю тропы и овраги этого болота, его причудливую растительность, знаю, как не уйти на дно, если жизнь шатнулась и уронила тебя в самую топь. Знаю местных чудовищ — они бродят, шлепая лапами по мелководью, и грустно воют, им полагается грустно выть. «С этим нам не справиться», — проносится над болотом. «Ничего не получится». «Все напрасно».

В такие моменты смертельно важно перевести внимание с собственного печального положения на что-нибудь еще.

Где-то над болотом наверняка висит здоровенная луна и полный чернильной пустоты черпак Большой Медведицы. Мир красив, его красота принадлежит нам безраздельно.

А вокруг, кроме камней, коряг и веток, можно найти опыт, который пригодится в работе. Практика показывает, что текстовая работа не похожа на знаменитый анекдот про эстонца, в ней пригождается абсолютно все. Фактически, наша миссия — превращать абсолютно все в связный и осмысленный текст. Мы каждый день создаем мир из облаков пыли.

А еще можно пообещать себе, когда выберешься, соорудить на берегу костер-маяк, который поможет тем, кто еще где-то там. Помогать — помогает.

#как_справляться

Недавно, выходя из магазина, услышала, как старушка на кассе предупреждает, что у нее только 38 злотых (это меньше десяти далларов). Мол, не уверена, что хватит. Человек, которым я хочу быть, конечно, доплатил бы за бабушку. Но я — это океан социальной растерянности с мощной подпиткой из очень слабого польского, так что я потопталась пару секунд в дверях и вышла. Снаружи были зимние сумерки.

Больше всего не люблю в себе эту мощную внутреннюю гравитацию, которая всасывает многие мои движения вовне и расплющивает в темноте.

Мне бывает трудно понять, как и о чем уместно говорить с людьми. Мои шутки пару раз кого-то задели и я перестала шутить. Я выучила безопасные формулы общения и стала очень вежливой. Но осталась очень молчаливой.

Молчание может быть укрытием, но и слова тоже, люди изобрели много способов прятаться. В жизни это бывает полезно. Но я бесповоротно уверена, что, чтоб реализовать все то особенное, что в нас есть, надо выходить из комнаты, даже если эта комната у нас в голове.

Поэтому уже миллион лет я пытаюсь говорить открыто или хотя бы открыто писать.

Про комнату, из которой стоит все-таки выйти, я написала рассказ (хороший), а до того, давно, повесть (наивную, но тоже неплохую). И наверняка напишу еще, потому что литература — это вид магии, способный изменить мир, хотя бы внутренний. К сожалению, конкретно эта часть моего внутреннего мира меняется тяжело и рывками, как будто я тащу куда-то рояль. Но оно того стоит.

А вы часто не делаете того, что хотели бы сделать?

#как_я_живу

На улице внезапно очень тепло, пахнет влажной землей и отсыревшей кирпичной кладкой. Можно ходить в распахнутом пальто, брать с собой кофе в пластиковом стаканчике и писать на скамейке в парке (спонсор этого поста — скамейка в парке имени Марека Гжехуты). Сложно поверить, что впереди февраль.

Снег сошел, и мне открылись равновесие и контрастность этого мира: самые красивые ветки всегда лежат рядом с собачьим говном, — и наоборот.

Узкие провалы улиц насквозь продувает весенним ветром. В Батуми я почти забыла, каким он бывает тревожным и тревожащим, как легко уносит зимнюю вязкость. От этого ветра хочется забраться на крышу смотреть новый сезон неба и записаться в Ягеллонскую библиотеку.

Как будто тьма не навсегда.

#как_я_живу

После переезда в Краков стала вместо камней собирать ветки.

(Камни, конечно, тоже, но их здесь мало. В отличие от батумских, они щербатые, у них нет морского опыта, это делает их совсем другими по характеру: менее плавными и цельными, более своеобразными.)

Ветки обламывает ветрами, они падают на землю и лежат под моими ногами. Я собираю их, пока рядом маленький желтый бульдозер что-то роет так упорно и сосредоточенно, как я не могу ни рыть, ни писать. Я высушиваю ветки и ставлю в вазы. Некоторые хочется покрасить. «Зачем тебе этот толстый обломок?» — спрашивает мама. Я не знаю зачем.

Просто оно росло, распускалось листьями, грызлось жуками, моталось на ветру и мокло под дождем, гнулось под толстыми белками и сонными мягкими совами, цвело в апрельское полнолуние, теперь оно мое. Я как будто беру странный нечеловеческий опыт и ставлю в вазу.

Он растопыренно стоит и напоминает, что кроме переездов, документов, работ и соцсетей в мире есть еще что-то — постоянней и тише. Может быть, для этого мне тот толстый обломок. Или чтоб сделать подсвечник.

#как_я_живу

Приснилось, что я в Батуми, захожу в нашу первую квартиру со своим ключом и вдруг понимаю, что мы здесь уже не живем. Ночь, в квартире темно, только в большой комнате в кухонном уголке горит свет над плитой (мы часто оставляли его включенным вместо ночника). С балкона в вязкой южной темноте видны огни кораблей.

Я стою возле балконной двери и думаю, что должна позвонить хозяину, спросить, можно ли мне ненадолго остаться. Но ночь, никого нет, очень тихо, и кажется, что можно просто побыть здесь немного — и никто не заметит.

На курсе у «Странных людей» как-то обсуждалось, что для писателя важно наблюдать за людьми, чтоб потом использовать насмотренность в текстах. Я мало наблюдаю за людьми, такая особенность зрения, и какое-то время пыталась перестроиться. Сейчас думаю, что важно наблюдать за чем-нибудь, чем угодно. Пространства в темноте, коровы, носки под диваном, горящий непонятно почему свет в ванной — все это тоже материал для текстов.

#протексты

Некоторое время назад моя жизнь резко изменилась к худшему (не спрашивайте), и бывают моменты, когда я не справляюсь и подолгу лежу в кровати замотанным в плед фрагментом вселенской тоски. С кровати открывается вид на дождь и мокрую пластиковую ворону. Бывает, в окне дома напротив появляется рыжая собака, чтобы вместе со мной смотреть на дождь.

Но иногда у меня получается почувствовать какую-то ясность или даже волшебноту (необходимую, чтоб писать). Расскажу про то, что мне помогает.

Во-первых, я гуляю.

Избегаю центра города — там ярморочно и многолюдно. А здесь, в жилом районе, люди по вечерам сидят дома, только я шныряю в темноте, как мышь. Мчат мимо поезда, в окнах одинаковых новостроек светятся гирлянды. В тесных утробах «Жабок» горит свет. Зимний мир прозрачен, и издалека видно, как роет что-то в лесу маленький желтый бульдозер.

Основательно замерзнув, я возвращаюсь домой, пью чай и читаю книжку про сад. Много читать — это мое «во-вторых».

В постхристианской культуре сад — это метафора утраченной беззаботности, место, откуда мы были изгнаны, разобравшись, что такое добро и зло. Есть ощущение, что наша задача — найти и благоустроить такое место самостоятельно, и не обязательно в физической реальности. Возможно, садом может быть текст, занятие или способ думать.

Хорошая задача на наступивший год, посмотрим, смогу ли я с ней справиться. А какие у вас большие новогодние цели?

#каксправляться

Хочу написать рассказ про то, как мы жили в Кобулети, — уже второй. Время было бездомное и невесомое, как будто прислоненное к чему-то потустороннему, как накренившийся шкаф. Вспоминаю его — и со страшной силой чувствую рассказ. Но не нахожу общей темы, чтоб скрепить фрагменты-воспоминания. Конструкция получается шаткая.

Помню, как лежала в кровати — в чужой спальне, заставленной тяжелой мебелью, в старом скрипучем доме. В. спал, в комнате было темно. От одеяла сыро и незнакомо пахло. Я слушала, как гудит шторм.

Между домом и морем была застройка, сады, широкая линия набережной. Не так уж и близко, минут десять пешком. Но море было слышно, особенно ночью. Глухой инопланетный гул. Я лежала в темноте и думала, что так могло бы петь угрюмое древнее божество.

В доме было очень тихо, как будто дом тоже слушал, и я засыпала. Мне снилось, что море накатывает на порог и я тороплюсь закрыть дверь, пока не залило кухню.

Может, темой можно сделать вот это пограничье то ли между сушей и морем, то ли между одной жизнью и совсем другой — разлом, из которого поддувает. А может, надо думать еще, искать для каркаса материал попрочней.

#протексты

У нас штормовая погода: воет ветер, на столе целый день горит лампа. Смотрю в окно и представляю, как из леса выдувает мелкую нечисть и катит по асфальту под двери магазина.

Гул ветра на улице подчеркивает тишину дома, вы замечали? Чем сильнее воет снаружи, тем спокойнее внутри. Внутренний свет, даже слабый, противостоит внешней темноте (надеюсь чему-то научиться у настольной лампы).

В ясные дни я часто слушаю бури на ютубе — это помогает заглушить информационный шум и найти точку молчания, из которой пишется текст. Как будто, чтоб написать его, надо сначала его услышать.

Уверена, нам часто мешает писать и говорить инстинктивное ощущение, что информационный шум перекричать невозможно. Люди закономерно молчат, когда рядом идет товарняк. Ждут, пока пройдет (а думают, что вдохновения). Но этот товарняк с нами надолго, поэтому приходится искать тихие места — пузыри спокойствия внутри бурь.

#протексты

Говорят, закрылся на ремонт «Ориентал», кафе, в котором я написала «Наследство». Теперь этот текст напечатан в сборнике. Удивительно.

Помню время, когда этот рассказ было еще мешаниной слов в моей голове. Была мокрая батумская зима, пусто, тихо и как-то укромно. Казалось, что время не идет. В «Ориентале» топилась буржуйка, стояла духота, а когда открывалась дверь, внутрь проникал сырой морской воздух.

Этот воздух — незабываемый. Я сразу решила его не забывать, когда мы вышли из поезда поздним апрельским вечером, на перроне было темно, ничего не видно, кроме вокзальной стены. Я бы сказала так: ничего еще не существовало для меня у Черного моря, кроме вокзальной стены и самого моря — оно было в воздухе. 

Но в «Ориентале» я отвлекалась — работала — и забывала о море. А когда открывалась дверь, вспоминала. Было приятно вспоминать.

Теперь «Ориентал» закрылся, и есть ощущение, что мой Батуми понемногу закрывается и открывается какой-то другой. Время идет.

Хорошо, что в мире есть и что-то постоянное. Точно знаю, что пальмы еще трепещут ушами на холодном ветру, солнце садится в море и все тот же продавец овощей продает овощи. Очевидно, он дух места, и если сделать ему подношение (зефир), то он пошлет взамен благословение и коньяк.

Когда я жила в Батуми, у меня было много камней. Я собирала их на набережной, и они скапливались в карманах, в сумке, в вазе на кухне и в ящиках стола.

Камней на черноморском побережье много, но некоторые волшебнее, чем другие. Трудно сказать, чем они отличаются. Может быть, формой. Может быть, цветом. Я отличаю так: если взял камень в руку и не хочешь выпускать, то это тот самый.

Лучшие камни оседали в кармане моего пальто. Во время прогулок я перебирала их в руке, чтобы справиться с волнением. Такое взаимодействие было хорошо им знакомо — они провели много лет в волнах.

Когда мне хотелось передать кому-то немножко спокойствия и охраненности, я выбирала для него камень или несколько. Так у меня становилось меньше камней, а любви — больше.

Потом часть камней посылкой уехала в Минск к родителям (“А что у вас в посылке?” — спросили у меня на почте, и я честно ответила: “Камни и медведь”), а часть осталась в Батуми моим друзьям и любому, кому они понравятся.

Со мной уехали только мои камни, отполированные сначала морем (основательно), а потом моим беспокойством (слегка). Они лежат на полке и помнят горы, из которых вышли, воду, в которой трансформировались, солнце, под которым становились горячими, и карман моего пальто.